ЮЖНЫЙ КРЕСТ (фрагмент из книги А.А.Кутина Обаяние)

Айболиты Лимпопо

Апрельские события в Лиссабоне в 1974-ом, выступления прогрессивных офицеров, смена власти развалили последнюю колониальную империю. Фашизм в Португалии лопнул, и заморские провинции спешно смывали с себя европейский запах.

Португальские врачи покидали колонию. Эта высокооплачиваемая часть интеллигенции боялась грядущих перемен, и профессора и доктора наук потянулись в Европу сразу после апреля. Уже к концу 1974 года появились вакансии заведующих отделениями в Центральном госпитале. Кафедры Университета опустели. Учебный процесс на медицинском факультете сбился с ритма, занятия пропускались. Прекратились научные работы в Институте Исследований. “Журнал Медицинских Наук” не публиковался. Преподаватели факультета, как и другие мыслящие люди, понимали, что надежд на формирование коалиционного правительства нет, а авторитарная власть не будет жаловать милостью белую элиту общества — врачей, африканских айболитов.

С января 1975 года авиалиния “Глория-Лиссабон” напоминала больного с тяжелой одышкой. Пассажирский поток захлестнул аэропорт, где в атмосфере жары и влажного воздуха жаждущие свободы потомки авантюрных португальцев часами ожидали дополнительных рейсов. Привокзальная площадь кипела молчаливым возмущением отъезжающих; их нервная походка, угрюмые лица, смоляные потухшие глаза, непрерывное курение, — всё вызывало сочувствие к людям, по неволе покидающих родные края. Они родились на этой земле, когда-то завоеванной их дедами, воспетой отцами, и брошенной к ногам современной Истории и призраку Мечты всеобщего блага.

А в городе, скрытом за пеленой дождя, печально пустели лицензионные объявления на доске "Наутикус" в центре крупного универсального магазина “Джонор”, стеклянные двери которого автоматически распахивались от шагов входящего со стороны широкой улицы Республика. На ней остались три адреса частнопрактикующих врачей, и фамилия Руи была среди них.

....Ливень, шумевший всю ночь, окончился; тёмные обрывки опустошенных туч медленно уплывают на запад. Запоздалая, тяжёлая капля скатывается по фиолетовой грозди цветущего банана. Душно. Тропики.

В тени на задней террасе двухэтажной виллы под крышей из красной черепицы молодая африканка в капулане — завёрнутое в виде юбки цветное полотно — готовит завтрак.

Руи, бросив полотенце на кресло, разбежался и прыгнул в бассейн. Водная процедура взбодрила его и, переодевшись, Руи пил кофе, просматривая свежий номер "Нотисиаш": "Закрытие границы с бывшей британской колонией отвечает требованиям ООН… тысячи жителей остались без крова: река Лимпопо вышла из берегов…проливные дожди…Президент Республики обратился к народу с призывом…" Руи отложил газету и откинулся в кресле. Его длинные пальцы с отполированными ногтями от частого мытья щёткой и протирания спиртом дрожали на подлокотниках. Руи физически воспринимал свой скрытый, трудно подающийся контролю, страх. Сложность обстановки, политические перемены последних месяцев в стране, изменения на службе и в жизни, неизбежные после революционной бури, не могли быть приняты сознанием и поняты так быстро, как хотелось бы. "Успокоиться и взять себя в руки. Работать…работать…наконец, кто-то должен был остаться и взвалить на плечи эту ношу", — размышлял Руи. Он отчётливо вспомнил тот важный день и короткую беседу в президентском дворце. Шел июнь 1975 года.

...Улицы смеются, июньский, холодный ветер вздымает красное полотнище: "Да здравствует Народная Революционная Партия — Вива Народная Гритария!". Пёстрая толпа поющих африканцев, они прыгают и приплясывают, словно дети, — сегодня их первый радостный день свободной Гритарии. Серенький "Пежо" медленно продвигается по проспекту Пинейро Шагаш в сторону набережной, в нём усталый Руи. Машина уклоняется от прохожих, не желающих покидать мостовую, клаксон не смолкает ни на минуту, и всё же на перекрёстке с улицей Антонио Енеш автомобиль застрял в волне подростков. Свистки, радостные крики — всё смешалось в единый гул; из него льются напевные благодарные слова на языках банту и зулу. Руи был вынужден сдать назад и проскочить переулками в правительственную зону.

Руи оставался одним из сомневающихся. Работал он в Центральном госпитале Мигеля Бомбарда, названного в честь миллионера, пожелавшего подарить городу здравницу для чёрных. С годами госпиталь превратился в крупнейший медицинский центр на 2000 коек с новейшим оборудованием и квалифицированным персоналом. Руи вот уже десять лет заведовал здесь хирургическим отделением. Он имел всё, к чему можно стремиться: прекрасное положение в обществе, материальный достаток, опубликованные научные статьи, мастерство в хирургии. В 45 лет он повидал многое: Лиссабонский Университет, стажировки в Европе, Восточный Тимор - его практическая школа, круизы в Азии. "Руй — везучий человек", — повторяла его жена. Но в последнее время настойчиво требовал ответа вопрос: что делать? Уехать или остаться? Страсти к Португалии не испытывал — она не была его родиной, а колония давно стала близкой, полюбилась. Два сына и дочь с восторгом встретили войска НРП, — Народной Революционной Партии Гритарии, жена — чистокровная португалка — беспокоилась и плакала по ночам.

…Руи резко затормозил, — шлагбаум преградил путь. Один из часовых в каске и полевой форме взял документы и ушёл.

"Что они хотят от меня?" — уже который раз после неожиданного утреннего звонка спрашивал себя Руи. Вызов сюда, в бывшую зону генерального губернатора, где расположилось теперь правительство Республики, тревожил его, усиливая и без того трепетное состояние последних напряженных дней.

— Пожалуйста, — часовой подал документы, — стоянка автомашин под знаком, — и поднял шлагбаум. Ждать пришлось не долго, минут через пять секретарь провёл его к помощнику Президента.

— Доброе утро, сеньор Руи Рибейро. — Молодой африканец в густой, кольцами чёрной бороде, в очках встал из-за стола и протянул руку. — Антонио Гомес. Садитесь, прошу вас.

— Спасибо.

— Извините за спешку, но у нас к вам срочное деловое предложение.

Вежливость и любопытство выделялись в характере Руи с детства, и он любил такие качества у других. У помощника не было времени на церемонии и предварительные рассуждения, поэтому он опустил принятые в обществе уважительные фразы в начале беседы незнакомых людей.

— В стране сложилась критическая ситуация с медицинскими кадрами. Врачи бегут. Одни боятся нас, другие не понимают наших задач и цели Республики. Конечно, нам помогут друзья, и мы уже принимаем экстренные меры. — Он задумался на секунду и продолжил скороговоркой: — Предлагаем вам занять пост директора госпиталя. Вас рекомендовал Президент, ведь вы, кажется, когда-то были знакомы с ним, не так ли?

Руи познакомился с Пейроном в госпитале на обходе. Тогда, лет пятнадцать назад, будущий Президент работал в качестве фельдшера. Потом исчез, поговаривали, что он ругал правительство, требовал равенства и свободы, агитировал сотрудников на борьбу с империей и звал в ряды НРП. В появившихся плакатах, расклеенных по столичным улицам, с президентским изображением врачи госпиталя узнали бывшего коллегу.

— Да, но очень давно и недолго.

— Наша задача благородная: реконструировать госпиталь и сделать его истинно народным. Знаем, что нас, чёрных африканцев, лечили хуже, чем вас, белых, обследовали плохо, недостаточно, и мы не имели нормального, достойного отношения к себе, мы всегда были голодными и нищими.

Руи хотел возразить, сказать о долге врача, о бесплатном лечении неимущих в полном объёме, о бывших частных страховках и оплате за услуги, но передумал. У него не было желания дискутировать и переходить на политику. Госпиталь всегда оставался муниципальным, работал отдельный корпус по индивидуальному обслуживанию, где в основном и лежали белые, но расовой границы в госпитале не было.

— Кроме того, — услышал Руи, — просим вас стать доверенным врачом Кабинета, личным доктором Президента. Если надо подумать, встретимся через два дня.

Предложение шокировало Руи, он не знал, что ответить. Никак не мог сообразить: и директор, и Кабинет, как совмещать это? И всё-таки...

— Я согласен.

— Вот и хорошо. Необходимые документы вам доставят в госпиталь. До свидания, “камрада” Руи...

В семь утра Руи выехал из ворот своей виллы и взял направление к госпиталю, и уже одно это — как начало обычной многолетней привычки — успокоило, он думал о предстоящем дне, вспоминая вчерашний намеченный план. Предстояла нелёгкая работа. Он пересёк улицу Агостиньо и подкатил к главному корпусу.

Вся площадка под аркой второго этажа была заполнена людьми, — месяц назад здесь открыли первичный приём и распределитель, где больных осматривали и “фильтровали” студенты-старшекурсники. В сутки они пропускали до полутора тысяч человек, выдавали лекарства для первой помощи, отпускали домой, тяжелых пациентов госпитализировали. Другие больницы и амбулатории города закрыты.

Госпиталь напоминал муравейник. Однако, присмотревшись, можно было видеть и крупные указатели на столбах, и снующих санитаров, и автомобильные пикапы с носилочными больными — всё двигалось уверенно и напряжённо в этом большом организме.

— Bom dia!* , — приветствовал секретарский голос, как только Руи распахнул кабинетную дверь. — Уже звонил секретарь министра и просил срочно подписать бланки для санитарного просвещения.

“Секретарь — самая распространённая мужская профессия в Гритарии” — мелькнуло у Руи.

— Привет, Альберту. Какие ещё новости?

— Ничего существенного, doutor* * . Заходил Чиссано Сантош, хотел с вами поговорить.

— О’ кей! Позвони анестезиологам, в 8.30 я начну операцию.

...Кондиционер монотонно поёт песню, в операционной прохладно.

Руи работает два часа, резецирует пищевод. Пока он выделяет его из окружающих тканей вместе с раковой опухолью. Откуда-то начало кровоточить — рана в грудной клетке глубокая, в ней видны сердце и лёгкие. Они ровно пульсируют и дышат, но неожиданно заторопились, подталкивая друг друга...

Операционная сестра не успевает за действиями хирургов, а кровотечение продолжается.

— Что вы мне даёте? Диссектор, мне нужен диссектор! Неужели так трудно запомнить инструменты, — выкрикнул Руи, пытаясь на дне раны пережать кровоточащий сосуд.

Ассистент, молодой хирург Дино, повернулся и взял со стола нужный инструмент. Сестра, девушка из племени макуа, недавно окончила ускоренные курсы.

Дверь в операционную бесшумно открылась, вошёл хирург Чиссано Сантош.

— Привет, Руй.

— Здравствуй.

Они знакомы много лет. После провозглашения в стране социалистического пути Чиссано был вынужден уехать в Португалию.

* Доброе утро! * * доктор (португал.)

— Тебе помочь?

— Нет. Основное сделано. Подожди меня в кабинете.

Чиссано заглянул в операционное поле, удовлетворённо вздохнул и пошёл к выходу. Глубоко припадая на больную ногу, он ловко обошёл наркозные аппараты и шланги на полу. Ранили его партизаны НРП Гритарии, — он служил тогда в португальской армии. Правительство приняло решение об обязательном гражданстве для белых. Чиссано отказался.

На втором столе оперировал Карлуш Пинейро, хирург с пятилетним стажем. Работает здесь временно, до вакансии в Лиссабоне. Крупных операций он не делал. Пациентка его страдает шистосомозом, который вызывает повторную, кровавую рвоту и сильно увеличивает селезёнку. Её-то и удаляет Карлуш. Сами шистосомы — двуполые черви — живут в человеке 25 лет. 100 миллионов жителей тропических стран поражены этой болезнью! Стоит человеку искупаться или постоять в реке, зайти в озеро — достаточно, чтобы личинки шистосомы пробуравили кожу; они продвинутся в сосуды кишечника и другие органы, где начнут размножаться и сосать кровь. Страшная болезнь. Несчастные дети Африки мочатся от неё с кровью и худеют, взрослые умирают.

Селезёнка занимала всю левую половину живота, Карлуш её удачно отрезал, брошенная в таз, она звякнула кровоостанавливающим зажимом, который самопроизвольно раскрылся, и из ворот её потекла малиновая жидкость. Но болезнь цеплялась за организм, и началось кровотечение в животе. Хирург перепугался, он только второй раз выполняет подобную операцию.

— Доктор, Руй! Что делать? Кровотечение из диафрагмы! — Карлуш повернул голову, и в свете операционной лампы заблестели капли пота у него на лбу, веки дрожали.

— Не волнуйся. Подведи тампоны и займись другим этапом, сделай биопсию печени. — И только после этого спросил: - Кровопотеря?

— До двухсот миллилитров.

— Продолжай.

В операционной появился статист протокольного отдела: — Простите, доктор Рибейро, звонил ваш секретарь и спрашивал, когда вы закончите. Вас ждут в министерстве.

— Через двадцать минут, не раньше.

...В операционной царит спокойствие и уверенность, желания работающих здесь белых и чёрных людей едины и божественны, — небо разрешает им проникать в живые тела. Они далеки от будущих событий. Руи не знает, что в этот час к берегам Лимпопо летит группа советских врачей. Через два года его секретарь будет арестован службой безопасности, как участник контрреволюционного заговора. Прочные нити свяжут контрреволюционеров, новых партизан и противников социализма из Родезии и ЮАР. Случайно помощник Президента задержится в Организации Африканского Единства, и наступит трагическая ночь, когда ложный локатор, зная точный маршрут и время, направит самолёт Пейрона в вулканическую породу плато Велд. Бурно покатится время, уйдут с юго-восточного африканского побережья идеалы всеобщего братства, Гритария съедет с берегов провозглашённого социального рая. А эскулапы из многих стран будут вместе работать долгие годы... Постепенно перемешались времена и годы, исторические факты и географические понятия! По этой причине любые совпадения в дальнейшем повествовании носят случайный характер.

Москва.

Старая площадь

Катится революционная колесница. Впереди появилась Гритария. Народная Революционная Партия выводит новую суверенную страну на прямую дорогу социализма. Нужно помочь Гритарии сесть в колесницу. И СССР готов к этому - географическое расположение Гритарии позволит распространиться марксизму по всему югу Африки...

Десяти часов ещё не было. Вадим неспешно вёл “Москвич” к Старой площади. Предстоящая встреча и приятно волновала его, и раздражала неизвестностью. Две недели назад он отказался от очередной загранкомандировки и хорошо понимал, что вызов туда не случаен.

Он работал научным сотрудником. Клиника, эксперименты, подготовка докторской диссертации — непрерывный стресс. Июль — время особое: сотрудники института уходят в отпуск, и образуются “окна” в исследовательских лабораториях, их можно использовать для дополнительного набора научного материала. Его аспиранты без суеты выполняли повышенную программу летнего сезона; да и затеянный женой ремонт квартиры — всё удерживало его в Москве.

Припарковав машину около Академии медицинских наук, Вадим пересёк площадь Ногина и поднялся к серому зданию ЦК КПСС. Всякий раз здесь он испытывал лёгкое волнение и страх.

На часах 09:45. Вадим вошёл в пятый подъезд. Сотрудник внутренней охраны. Партбилет. Сверка фамилии, и Вадим зашагал по красной ковровой дорожке. На третьем этаже он выкурил сигарету и, уже успокоившись, постучал в кабинет заместителя Отдела международных связей.

Разговор действительно жёсткий. Все возражения Вадима отклонялись. Незаметно беседа перешла на доверительные тона. Закурили.

— Вадим Георгиевич, вас не уговаривают, а назначают, и не надо сопротивляться. Думаю, месяцев шесть ваша работа потерпит. Или сложности с руководством?

— На меня директор смотрит как на временщика: Каир, Эфиопия, Гвинея-Бисау. Даёт понять: или там - или здесь.

— Вы получили отдел?

— Нет, на должности старшего научного, докторской ещё не имею, да и профессор на пенсию не собирается.

— Ну, это дело поправимое. А ехать надо. Мы не знаем Гритарии. Задача сложная. Нам нужна правдивая информация о состоянии страны и здравоохранения в ней. Я полагаю, договорились. Кстати, настаивает на твоём назначении Янаев, поэтому долго и толкуем. Есть мнение провести поездку по линии КМО СССР, как срочную медицинскую помощь. Должна быть группа молодых, опытных врачей, не более пяти человек.

— Я португальский знаю слабо, попросил бы дать переводчика с двумя языками. И второе: врачей подберу сам.

— Вопросов нет. Группу представишь перед отъездом.

...

— Данка, шевелись. Ты что, не спал? Я прекрасно понимаю — ночное дежурство, но где? В нашей 18-ой. Под боком синагоги?! Скорая особенно не беспокоит.

— Сона плохой был, — ответил Данка, снимая зажим.

Данка — коммунист, он из Индонезии. Партию там крепко потрепали, и он, как активный её член, задержался в Союзе, организовывая заграничное ЦК. Махонький, с чёрными прямыми жёсткими волосами, торчащими из-под шапочки у висков, с постоянно озабоченным желтоватым лицом. Русский язык оказался для него сложнее кандидатской диссертации, защищённой в Университете дружбы народов им. Патриса Лумумбы. Данка не любит стоять у операционного стола после ночной беготни, но давно уже понял, что в нашей стране хирурги не покидают стены больниц, а продолжают исполнять свой долг, и смирился с такой необходимой глупостью. Сегодня Данка излишне суетлив.

— Данка, подведи лигатуру под вену и подними её. Вот так, отлично.

Снежкову удалось хорошо выделить устье вены, ставшей патологической из-за варикоза, обнажить круглую ямку под паховой связкой и место впадения изменённой вены в глубокую вену бедра. Осталось немного: перевязать устье этой больной вены, отсечь её и убрать из подкожной клетчатки до внутренней лодыжки голени. “После операции сразу же поеду в изотопную лабораторию — получить сканограммы Лиды. Бедняжка, восемнадцать лет и такая слоновая нога!” — подумал Снежков.

После аспирантуры он изучал венозный и лимфатический аппараты при различных заболеваниях конечностей, готовил докторскую диссертацию по хирургическому лечению хронической лимфо-венозной недостаточности.

— Затяни посильнее, Данка.

Данка подвёл лигатуру под зажим. Завязал. Так. Зажим снят.

Что это? Снежков почувствовал вдруг холод, жуткий холод в спине. Судорога свела ему ногу, боли он не ощутил.

— Ты что? Ты что вяжешь? Бантики у жены?!

Тёмная кровь моментально заполнила рану. Салфетки, окружающие её, зарделись.

— Тампон, Валя, живо! Ну что ты тянешь? Давай!

Большие, красивые глаза сестры округлились. В операционной тишина сменилось суетой, зашаркали бахилы, кто-то вышел, стукнув дверью, кто-то закашлялся.

— Не шуметь здесь, тихо! — крикнул Снежков.

Остановить кровотечение сразу не удаётся. “Ну вот, приехали, — злость душит Снежкова, — Спокойно! Разве ты не видел кровотечений?” Тугой тампон плотно закрыл операционное поле. Хорошо.

Операция идёт под местным обезболиванием, и можно только догадываться, о чём думает больной. На вопрос Снежкова, как он себя чувствует, отвечает: - Не больно.

— Срочно анестезиолога, — тихо говорит Снежков санитарке, не отпуская тампона.

Полина Алексеевна, опытный анестезиолог, влетела в операционную; жестикуляцией и мимикой спросила как бы: “Что случилось?!”

— Поля, наркоз!

Ей потребовалось несколько минут, ужасно долгих для операторов. У Снежкова рубашка прилипла к спине, в горле першило.

— Игорь, ? наконец Снежков услышал уверенный голос и своё имя, ? всё готово. Больной спит. Можешь продолжать, ? так обычно говорят анестезиологи, владея ситуацией. И это вселяет надежду на успех.

— Спасибо, Поля. Пульс? Давление?

— Пульс — 130, давление — низкое. Острая кровопотеря! Сколько примерно?

— Около 500 венозной.

Анестезистка уже подключила ампулу с кровью, и капли побежали, догоняя друг друга в стеклянном индикаторе.

— Данка, да очнись ты, фиксируй тампон. Если устанешь, поменяй руку, но не отпускай его, слышишь?

Широкими разрезами выше и ниже места катастрофы хирург обнажил бедренные сосуды, вену взял на клеммы.

— Отпускай тампон.

Лёгкое кровотечение сохранилось, вероятно, из-за мелких вен, впадающих в магистраль на протяжении изолированного участка, — это уже не так страшно.

При осмотре оказалось, что культя отсечённой вены зияет, — лигатура соскочила и за счёт расхождения сосудистой стенки образовалась дырка в бедренной вене диаметром до одного сантиметра.

Дефект ушит. Можно снимать клеммы.

Вена наполнилась и стала содрогаться от пульсации соседней артерии. Кровь торопилась на встречу с лёгкими и сердцем. Спасённая нога розовела.

— Что, Игорь Николаевич, вам помочь? — дрожащим голосом, запыхавшись, спрашивает доцент. Его круглый лоб и часть лысины вылезли из-под колпака, вместо маски бортом халата он прикрывает рот и кончик носа. Своим появлением он призван разрядить обстановку.

— Спасибо, — взволнованно ответил Снежков, глядя на доцента, шарящего беспокойным взором по операционному полю. — Всё в порядке.

— Ну-ну, — сквозь зубы промолвила академическая строгость и, царапнув колючим глазом хирурга, внушительно добавила: — Зайдите после.

Значит, будет взбучка. ...Старинное, школьного типа, здание больницы примыкает к довоенной постройке трехэтажного, жилого дома, со двора которого в операционную доносится всё, что там происходит: мальчишеские голоса, городской шум. Любознательная птица припорхнула к окну, — наверняка прилетела со Старой площади, которая в двух шагах отсюда.

— Игорь Николаевич, я зашью кожу, — слышится голос Данки, — отдыхай.

В ординаторской комнате врачи шумно обсуждают операцию. Выступает Ирина Владимировна, статная женщина с неизменной сигаретой в руке:

— Любая хирургическая манипуляция таит в себе опасность. Риск пропорционален сложности вмешательства, тем более в сосудистой хирургии. И задача заключается не только в максимальной профилактике осложнений, но и в активной борьбе с ними. Спокойствие и твёрдость хирурга обеспечивают благополучный исход. Кажется, Мондор писал, что спешные решения вредны оператору. В подобных случаях попытка остановить кровотечение зажимами усиливает его, вену рвут, и дело заканчивается плачевно.

— И, тем не менее, надо пинцетом сдавить сосуды и вызвать доцента. Это всё-таки клиника! — возмущённо подаёт голос Клара Моисеевна. — Да хватит тебе дымить, наконец! Задушили совсем.

— Вот-вот, клиника, профессора, студенты. А ты со своей кандидатской сидишь пятнадцать лет на крючках и штопаешь грыжи, — не унималась Ирина Владимировна.

— Девочки, оставьте спор. Всё правильно, молодец Игорь, — говорит Полина Алексеевна, выставляя чашки на стол. — Давайте лучше чай пить, у меня сегодня сервелат.

В углу, за шкафом и занавеской, Снежков переоделся и умылся. “Как хорошо, что нас пронесло”, — думал Игорь, окончательно успокаиваясь...

Клара пьет чай с подтяжкой, медленно причмокивая губами, окунув свой нос в ароматный пар. Ирина ещё не успокоилась и с плеском крутит чайной ложкой.

— Ну, что? Доцент всыпал?! — спрашивает Ирина Владимировна трескучим голосом.

— Было, шумел. Ругал за короткую культю большой подкожной вены при её отсечении. Я объясняю про соскакивание лигатуры, а он... в конце приказал оперировать, так как здесь принято. По правде я думал, он меня отстранит на пару месяцев от операционного стола...

Разговор перешёл на домашние дела.

[ Кровотечение, Снежков знал по собственной практике, испытывает окружающих, и они либо паникуют и теряют больных, или вступают в борьбу и побеждают и себя, и смерть. При этом эмоциональное напряжение хирургов достигает вершины. Иногда резкая смена ситуации вызывает шок, торможение на некоторое мгновение. Главный хирург области — Снежков видел собственными глазами — в трудных анатомических условиях, выделяя стенку желудка для его последующего отсечения по поводу язвенной болезни, поранил крупную артерию. Алая кровь струёй ударила в операционную лампу над столом. Хирург поднял голову и, уставившись в лампу, медленно повторил: “Остановите её, остановите её...” Ассистент немедленно пережал артерию. После её перевязки хирург блестяще закончил операцию. В поликлинике хирург оперирует маленькую липому, жировик в области локтевой ямки. Отрезая “ножку”, как ему показалось, подходящую к жировику из глубины, он пересёк веточку лучевой артерии, — кровь брызнула в лицо. От неожиданности и мысли о повреждении лучевой артерии (крупная и важная артерия на руке) хирург двумя кулаками сдавил рану. Пять минут давил он ранку, пока не пришёл в себя: освободил её от гнёта, высушил от крови, перевязал мелкий сосудик, проверил пульс в области запястья — тот был полный и ритмичный. До этого хирург проработал двадцать лет в отделении сосудистой хирургии. Хирурги часто слышат: “Доктор, эта операция не очень сложная? Операция — небольшая? Ну, как, операция нетрудная?” Не бывает лёгких и простых операций. Понял Снежков это давно. Любая операция — работа деликатная и сложная. Перед операцией хирург должен думать только об операции, накануне хорошо спать. На неё он идёт спокойным и уравновешенным. (Отечественный хирург получает смешную, унизительную зарплату, вынужден зарабатывать ночными, изнурительными дежурствами — “резать” живое тело после бессонной ночи есть “вульгарный” героизм жестокого эксперимента над советской душой.) Вся наша жизнь есть хирургия...]

— Да, девочки, — вставляет Полина, — Вадима моего вчера уговорили, так что он скоро уезжает в Африку.

В этой прокуренной комнатке знают друг о друге почти всё. Знают, почему Клара не замужем, с чем лежит свекровь Ирины в Онкоцентре, и всех заинтересовывает судьба Африки.

Группу молодых врачей направляют в Гритарию. Рассказывая, Полина пытается напугать коллег африканскими страхами, особенно подчёркивая какие там расисты и “Яны Смиты”, как будто они на каждом дереве сидят и за неграми глядят. Самое главное — там нет врачей, и Вадиму поручено возглавить первую делегацию медиков, отобрать кандидатов и составить список медикаментов.

Она неожиданно прерывается и удивленно смотрит на Игоря.

— Слушай, так Вадиму же нужен хирург, а ты ему как раз подходишь — молодой, практик, кандидат наук, всё что требуется. Сегодня позвони ему.

(У анестезиологов всё делается быстро, так и у нашей Поли, но народ этот, острый на язык, способен выкинуть любую вихрастую штучку.)

Анестезиолог вопросительно и твёрдо смотрел на хирурга. Улыбка и какое-то лёгкое вульгарно-смешное движение глаз ответили на эту женскую настырность. - Ну чего смешного, хмырь полосатый? - возмутилась наркозная докторица.

— У вас в семье что, цветущий матриархат? — выговаривает Снежков, превращая физиономию в лик удивлённого шута.

— Ох, явился Шура Балаганов в оперный театр, — отреагировала она и попыталась ухватить хирурга за нос, — сейчас я сделаю из тебя гегемона отчизны.

Под общий хохот Снежков увернулся от экзекуции.

— Ладно, Поля, не шути с Африкой. Знаешь, шеф — мужик жёсткий, посылает в командировки только он. Бесполезно и заикаться об этом.

— Отпустит, куда он денется, — это не просто поездка, это дело политическое.

— Ого! Серьёзно. Хорошо, позвоню. Спасибо за доверие, богиня. Всем — пока. К слонам я, может быть, успею, а к изотопщикам на троллейбусе уже не доедешь.

……………………………….

Легенда

В теле рассыпается огненный шар, а холодная воздушная пелена всё никак не избавляет его детский мир от мучительно-яростного хаоса. С трудом ребёнок переворачивает свою еще живую материю на другой бок к остаткам тёплых земных испарений. Кажется, что ветер проникает в живот, прикрытый коленками, — колючие иглы раздвигают ноги и впиваются в него. Он слышит звук дождевых струй, они с грохотом покрывают его сердце, толчками усиливая головную боль, — тропическая лихорадка торжествует над человеком, тешит себя близкой победой над ним. Вот уже чувственность почти не способна встрепенуться от шума леса, от треска догорающих поленьев; угнетённое сознание окружается клубами красного тумана; то в руках, то в ногах являются новые напряженные спазмы. Рогожа сползла, обнажив острые колени мальчика. Дух сопротивляется отчаянно, и чудится ему какая-то растворимость предметов в природе. Сознательные флюиды сами отделяются от телесной оболочки и поднимаются в голубую эфирную вечность. Туман рассеялся, и Тинга, так зовут этого гритарского мальчика, видит солнце, потом возникла кокосовая пальма с крупными жёлтыми орехами.

— Тинга, Тинга, мы ждём тебя, — слышит он тревожный голос матери.

Она поникшая стоит около сгоревшей пальёты, лишь пепел и кухонная утварь напоминали о бывшей сельской хижине.

Мальчик бежит к матери по сочной траве, спотыкается и падает на грудь отца. Грудь с хрипом опустилась, струйка крови брызнула изо рта, веки отца дёрнулись и остановились; целый день он снимал кокосы с высокой пальмы и, сорвавшись, упал на землю.

— Па-па! — кричит Тинга, но пересохшее горло его молчит. Мать опустилась рядом.

— Боги! Чем гневлю я вас? Пришли белые люди, им нужно много орехов. Боги, зачем вы столкнули мужа с нашего дерева? — Она раскачивается, выталкивая из губ невнятные африканские звуки.

Голенький Фелисиано притопал к матери и протянул ей кулачок.

— Нья, Нья, — он показывает умирающего двухдюймового, чёрного таракана с оторванными крыльями, тварь в агонии царапает лапами розовую детскую ладошку.

Мать продолжает причитать треснувшими губами и не слышит младшего сына.

— Боги, огонь ваш поглотил мой дом. Тогда заберите меня и моих детей.

Тинга слышит скрип телеги и ржание. Десять белых воинов, одетых в широкие пояса и в серые глубокие каски, уходят за телегой, доверху нагруженной кокосовыми орехами. Он вскакивает и бежит за грозными людьми. Один из воинов толкает его ногой, восклицая: — Брысь, чёрная кошка.

Тинга падает в сырой песок и бьёт его кулаками. Дождь заливает мальчика, и он глотает горькие слёзы.

...Шестнадцатилетние юноши спят у костра. Светает. Над школой испытания и превращения мальчика в мужчину опять льёт небесная вода. Небольшой участок заросшей саванны огорожен бамбуком. В течение шести месяцев сюда никто не проникает. Племена банту хранят свои тайны с далёких лет. Здесь ветер с Долины Леопарда всегда был мягкий и тёплый. Лишь иногда после длинных дождей он становился жёстким и холодным. Тогда индигены говорили, что Белая Богиня из пещеры Го’ ра сердится - племя ге’ реро переставало носить ей мясо молодой газели, так как Огненное Светило уходило на Север, и в пещере царила неприступная тьма.

Молодые бан’ ту прошли все испытания под надзором Отца Леса. Ходили они голыми, питались корневищами побегов, руками ловили рыбу. Один раз в день ели горячую па’ пу, кашу из зёрен кукурузы на кокосовом молоке. Среди них сама природа вела отбор. Слабые дети умирали.

В последний день юношам проводили обрезание крайней плоти и посвящали в Совершенных Банту. Таинство “кровопускания” проходило под звуки там-тама с предварительным исполнением танца любви африканских сельвасов (лесов). Он — танец-шествие, танец-ангонья — отражал легенды империи Карангаш, свободу народов Марави — потомков вождей Униды и Лунду. В гортанных звуках и в тональности певчих птиц высказывалась божественную любовь к женщине и почтение к мужской силе, особенно ценимых в долинах Катанги и прибрежной саванне Больших Озер. Суть танца символизировала любовную связь мужчины с неизвестной женщиной из селения. Райской любви-ангоньи женщины ожидали год, но только одна из них (при этом все мужчины временно покидали жилища, встречая рассвет в открытой саванне) по случайному выбору танцора принимала его мужскую ночную радость, и, если “ангонья” одаривала юницу, — восторженность до поздних лет. Если выпадала на ветшавший живот, — счастьем покрывалась прожитая женская доля. Танец любви в школе перед обрядом ограничивался малым числом телесных движений по сравнению с оригиналом и не продолжительным песенным исполнением африканского, любовного гимна. Банту помнят предков и тщательно готовят свои семянки к пашне и севу.

...Лицо Тинга из-за болезни и ночных видений резко осунулось и окаменело. Перед самой операцией обрезания (“циркумцизии”) он остро почувствовал тошнотворный сладковатый запах крови, уже висевший в воздухе. Тинга готов был упасть в обморок, когда Отец Леса приблизился к нему. Рука Отца оказалась быстрой и твёрдой, а нож острый. И с эхом там-тама последние в этот день ритуальные капли оросили кусты микая и сассаны. Со стороны озера Ньяваре в акатник влетел зелёный попугай-Помбу. Послышался поздний плач шакала. Жалкий короткий стон слетел с искусанных губ, и Тинга с поникшей головой неожиданно упал. Отец Леса смазал рану древним лекарственным настоем, но она не превратилась сразу в красноватый рубец, а продолжала роситься тёмно-вишневым цветом. Веки замерли, и дыхание почти перестало волновать грудь молодого Банту, кожа его остывала.

— Что с ним? — тихо спросил помощник Отца Леса.

— Душа уходит, — ответил тот, слушая грудь умирающего. — Отнеси его к стене. Боги примут Банту к утру, а земля — к вечеру...

Дневник

05.02.76. События и африканская экзотика — в памяти. Закончилась тропическая ангина, душившая меня с Хартума. Начали работать в Центральном госпитале. Сейчас 09.00. Сидим с Аязом в своём 222-ом номере “Саволи”, ждём транспорт. На термометре +24. Можем просидеть несколько часов — госпиталю особенно мы не нужны (?!)

06.02.76. 00.15. Давно пора спать. Несколько дней сонная ночная картина повторяется: жена, сын, любовь... Грустно. Чужие звуки за окном. Мои коллеги страдают, видимо, тем же — тоска растёт. Завтра хором запакуем “Фольксваген”, и дальнейшее погружение в “португальскую” и госпитальную жизнь. Здравствуй, милая...

08.02.76. Сегодня — пляж. Перед отелем ждали посольскую машину. Подходит негр и спрашивает: — Вы русские? — Отвечаем: — Да. — Коммунисты? — Да. — Детей едите? — Выразили жуткое возмущение: дурак какой-то! Нет, говорит, нам точно рассказывали: вы людоеды. Что возьмёшь с дикой Африки?

Вечером пили спирт: привезли с собой 5 литров для работы, а здесь своего достаточно. Я всё волновался: не взорвётся ли в самолёте, а если обнаружат на досмотре, позор?! Спирт пополам с соком манго, а потом с лимоном и сахаром — чy дно... Завтра встреча с директором госпиталя, как сообщил нам Фелишберто. Наш “кондёр” ему дюже понравился, правда не понял, что это. Объяснили - русская водка. Поверил. А нам нравится в отеле: великолепное трёхразовое питание, ежедневная уборка номера, биде, душ, сервис и фиеста.

Тропиколог Аяз.

Признание

Госпиталь чист, на стенах - призывы НРП. Утреннее солнце свободно гуляет по больничным корпусам. В прозрачном лучистом воздухе между постройками и яркой зеленью уже снуют санитары, мелькают автомобили — всё движется с целью накормить, напоить и вылечить временно поселившихся здесь две тысячи людей.

— Как дела, доктора, — приветствует Мануель Карлуш, средних лет и очень солидный профессор терапии, идущих навстречу Снежкова и Имаммалиева.

— Всё нормально, привыкаем, — Аяз свободно перешёл на английский язык.

Высокий и полный Карлуш, коротенький и полный Имаммалиев, оба в очках и лысые улыбались друг другу. Профессор говорил назидательно, хмуря брови, хотя глаза его смеялись. Аяз то поднимал голову, поправляя очки с толстыми стёклами, то усиленно тряс ею направо и налево, выражая согласие и твёрдое отрицание.

В этом диалоге процесс общения украшали взрывы саркастического профессорского смеха и всё более упорное противодействующее качание оппонентской головы. Особенно не нуждались в тщательном переводе такие слова как “Сиберия” и “ноу”, “ноу”. Снежков ожидал развязки, невольно кивая в знак согласия с Аязом. Гимнастические упражнения встретившихся людей напоминали двигательное беспокойство усталого верблюда в ожидании водопоя.

И, наконец, небрежно махнув рукой, продолжая смеяться, профессор двинулся дальше.

— Вот он - наглядный капиталистический мир с его идеологией, — ясно и категорично выразился Снежков. “Красные пятна на щеках и дёргающийся ус азербайджанца — не к добру”, — подумал Снежков, внимательно вглядываясь в товарища.

— Этот паразит, Игорь, доводит меня уже несколько дней. Он заведует смежной терапией. При встрече беседуем на английском, я пытаюсь для тренировки на португальском, а он ни в какую. Говорит, лучше на британском. И в конце всегда добавит: “Работайте хорошо, иначе отправят в Сибирь”. И смеётся, гад, такой противной, издевательской манерой.

Снежков погрозил кулаком “местному” профессору, — тот уже, не обращая на них внимания, входил в административный корпус, — сопровождая жест патриотическим восклицанием: — У-у, родовое пятно капитала.

— Брось, Игорь. Чёрт с ними, — успокаивался терапевт-тропиколог Московского института усовершенствования врачей, не совсем молодой, тридцатитрёхлетний кандидат наук.

— Нет, а ты ему объясни, какие города-красавцы стоят в родной Сибири, и вообще вкатай ему теорию развитого социализма. Кстати, что он там по науке-то?

— Знающий, чёрт! Тропическую медицину понимает как Бог. А главное у него — лечение амёбной болезни, дизентерии и особенно паразитарных кист печени.

— Так это я его монографию “Абсцессы печени” читаю? — ошарашился Снежков.

— Конечно. Ну и как?

— Потрясающе! У нас всё ножом лечат, а он прицельными пункциями, иглой высасывает амёбный гной. А какие фотографии в цвете?!

Соотечественники постояли, грустно выкурили по “Яве” и разошлись: Снежков — в консультацию, Имаммалиев — в терапию, где большинство пациентов с внутренними заболеваниями носили в теле глистов, одноклеточных животных и других мало заметных, но прожорливых “жителей” жаркой среды.

Снежков успел принять двух хирургических больных, как в кабинет вошла старшая операционная сестра с расстроенным лицом, жена директора госпиталя. Однако она спокойно произнесла португальские фразы: — Дотo р Игор, поднимитесь в операционную. Руи в министерстве, а дотo р Тейшейра Куэльо, наш детский хирург, занят на срочной операции.

Снежков знал, что в госпитале всего три хирурга, — Руи, Куэльо и он, — способных самостоятельно оперировать и решать трудные кроссворды клинической анатомии и техники операций. Но 60-летний Куэльо уже давно не оперировал взрослых даже в ночные дежурства. Был еще хирург-пластик, не имевший отношения к общей хирургии, и стажировались два помощника.

“Что могло случиться” — соображал Снежков, быстро поднимаясь на операционный этаж.

У хирургического стола стояли растерянные гинекологи. В животе “набитом” салфетками, которые не помогали, продолжалось кровотечение. Снежков стремительно вымыл руки и сунул их в перчатки, санитар сзади на ходу завязывал ему халат. Осложнение замечено оперирующей бригадой сразу после отсечения большой кисты левых придатков матки — кровотечение из невидимого источника поставило врачей в тупик. Перебирая петли тонкой кишки, отводя их в сторону и отсосом “высушивая” брюшную полость в поисках причины кровотечения, хирург обнаружил порванные сосуды толстой кишки. Эта нередкая операционная травма происходит из-за резких деформаций нормального соотношения органов, их слипания и сращения между собой. Здесь так и произошло. Кишечная трубка, описав букву “S”, уходила в глубину малого таза, где к брюшинной складке — брыжейке — её, содержащей кишечные артерии и вены, была припаяна “злосчастная опухоль”; выделяя эту круглую, наполненную “салом” и волосами, плотную кисту, и перевязывая её “ножку”, операторы машинально надорвали брыжейку с сосудами. Остановив кровотечение, Снежков собирался зашить окно-дефект в брыжейке и закончить операцию, но ещё раз, уже по привычке, охватил взором “поле сражения” в целом, как бы дополнительно ревизуя его редуты, и к полной неожиданности присутствующих произнёс на ломаном португальском языке: — Как вы думаете, доктора, что это?!

В зале стояла гробовая тишина.

Ассистенты еще не поняли, что случилось.

Снежков анатомическим пинцетом удерживал розеткоподобную открытую трубочку в перевязанной “ножке” от кисты. Весь его “земский” опыт и “столичные” знания теории и навыков тут же подсказали ему ответ: перерезанный и сдавленный мочеточник молил о помощи.

И вот это второе осложнение гинекологической операции не только “неприятно”, но смертельно опасно. Знал об этом Снежков хорошо, приходилось ему лечить мочевые перитониты в Воловском районе Тульской области после пьяных деревенских драк, оперировал разрывы мочеточников и уретры — потерять можно и почку и жизнь.

— Не знаю, “дотo р”, — с полным неведением ответила тоненькая португалка, акушер-гинеколог, чёрными глазами бросая напряженные взгляды то на Снежкова, то на своё поле деятельности в раскрытом чреве.

— Мочеточник, несомненно, — как можно спокойнее проговорил Снежков.

Ассистент, врач из Болгарии, высокая пожилая женщина с плоским лицом удивлённо смотрела на не примечательного российского хирурга с русыми волосами и карими глазами. Она не произнесла ни единого слова, лишь поднятые вверх её широкие щетинистые брови указывали на возбуждение и сопричастность к происшедшей нелепой, грозной ошибке.

— Этого не может быть, я оперирую много лет, это впервые, — торопливо объясняла докторица, взмахивая руками в окровавленных резиновых перчатках и бледнея.

Любому оператору известны угрызения совести и тяжкие физические страдания после сложных операций и трагической ситуации, и Снежкову приходилось плакать в подушку, терять аппетит и сон. Снежков не знал ещё имён теперешних своих коллег, испытывая к ним искреннюю жалость.

Он освободил из шва пересечённый мочеточник, отыскал второй конец, отошедший в сторону мочевого пузыря, и на прозрачно-синтетической трубке сшил мочеточник. Всё это время в операционной молчаливо стоял хмурый человек без маски, с пышными чёрными усами — заведующий гинекологическим отделением. Дальнейшие манипуляции на мочевом пузыре и в животе африканки потребовали еще час. Снежкову было приятно работать новым инструментом, атравматикой, использовать одноразовые трубки и катетеры, ведь раньше он подобного не видел.

В последствии больная выздоровела.

Спустя две недели профессор Мануель Карлуш встретил Снежкова в реанимации, долго тряс ему руку, выражал свой восторг восхитительными португальскими определениями, поздравляя Снежкова с прекрасно проведенной операцией. Мочеточник на той операции повредила его жена.

С тех пор профессор не издевался над советским терапевтом Аязом, который смыслил в медицине, в тропикологии и в деонтологии — умел побеседовать с коллегами и с пациентами, возможно, конкретный Карлуш плохо понимал по-английски, но скорее он просто забыл слово “Сиберия”.

Адаптация к климату, языку, особенностям тропической медицины требует времени. Снежков постепенно осваивал новую хирургию и расширял одновременно кругозор своих теоретических знаний, проглатывая португальские книги и английские атласы. В связи с нехваткой гинекологов приходилось много оперировать в этой области, и он с благодарностью вспоминал собственную практику акушера-гинеколога в далёкой районной больнице, что помогло ему чувствовать себя в Африке почти совершенным женским эскулапом. Почти...

Уже здесь запомнилась Снежкову одна сложная операция по экстирпации (удалению) миоматозной матки. “Паразитарные” воспаления в животе вызывают у африканских женщин распространённый спаечный “процесс”. Обращаются они за лечением поздно, и опухоль матки может достичь громадных размеров, срастаясь с окружающими органами. Руи, наблюдавший операцию, при которой пришлось удалить перерожденную матку с одновременной резекцией (отсечением) части мочевого пузыря и толстой кишки, великодушно похлопал Снежкова по мокрой спине и сказал: “О? кей!”

...Однажды на территорию госпиталя пришли китайцы, одинаковые, синие костюмы со значком Мао. Китайская “инвазия”, видимо, как полагали политики, имела далёкие цели: маоизм завоевывает умы народов и превращает мир в солнечную утопию. Воздействуя на уличного жителя-аборигена и удовлетворяя его потребность, можно, как повторяют эти мудрые политики (и политические учёные), быстро и эффективно распространить желанную идею. Китайцы реализовали это максимально простым способом, почти как шведы в Гвинее. Пресса говорит, что шведы дарили каждому военному начальнику подарок, от автомобиля до транзистора в зависимости от занимаемого поста, показывая тем, что шведский социализм является лучшим в мире, то китайцы стали дарить текстиль и всякую безделицу каждому встречному. Народ оделся в алые майки и шорты со скромной надписью: “Африканскому другу из Китая”. При этом военные специалисты — комиссары — изучали с солдатами азы великого Мао, а китайские медики выехали в самые отдалённые гритарские селения. Грохот советских танков, вскоре раздавшийся в ночной тишине Глории, и уже со временем потёртые автоматы “калашникова”, висевшие на каждом гритарском солдате и даже на национальном гербе, всё же выдержали “текстильную” экспансию.

Совершенно неожиданно заболел китайский посланник. Он обратился к советскому послу с просьбой оказать ему помощь в этом частном вопросе, так как хорошо был осведомлён о достижениях советской науки и подробно знал о деятельности русских врачей в Центральном госпитале. В те годы, как известно, уже не звучала ежедневно песня “Москва-Пекин”, а дипломаты и политики продолжали раздумывать о величии марксизма и маоизма. Может быть, именно отсюда, от крокодиловой прибрежной заросли и от госпитальных коек, начнётся будущая консолидация социалистического лагеря?

Никто не знал тайных пружин министерских умов.

Итог совещания у посла был предельно ясен, — провести работу в лучшем виде. Руководитель советской группы Вадим Георгиевич Маликов, пояснявший своим врачам суть поставленной задачи, выражался глубокомысленно и даже тревожно. Сам Вадим Георгиевич, как специалист в области гигиены, не мог оказать достойного воздействия на организм посланника. Ему отводилась роль идеологического собеседника.

Осмотр драгоценного тела и лечение дипломата на первом этапе возлагались на терапевта Аяза Имаммалиева. Он всё-таки терапевт с необъятным познанием тропической медицины среди отечественных коллег. Он также имеет профессорский обликом советского южанина, способен к тому же как-то излагать мысли, во всяком случае, выразительно и значимо покивать могучей головой на пяти языках, — нельзя исключить, что китайский дипломат, как “южный большой сосед Советского Союза”, также понимает азербайджанский, фарси-кабули, английский, португальский и русский языки.

Первый осмотр худосочного и флегматичного китайца выявил обычный гастрит, а вызванный Снежков обнаружил ещё расширение вен в одном месте, свойственное очень часто людям пожилого возраста, длительное время страдающих запорами или пребывающих часами на мягких креслах — эта часть организма на момент обозрения не нуждалась в хирургическом действии. Терапевт назначил желудочные лекарства.

Несколько дней спустя Снежкова вызвали в госпиталь; ночью, перепугав служащего отеля, приехала с сиреной госпитальная машина и увезла русского врача. Карлуш Пинейро, молодой дежурный хирург, просил совета и помощи.

Исследование семидесятилетнего, крупного негра показало наличие у него всех признаков брюшной катастрофы с разлитым воспалением.

Снежков ассистировал Карлушу, понимая, что для него легче и быстрее было бы оперировать самому, но и проявить педагогическое благородство старшего коллеги в отношении к “местному” хирургу Снежков считал не последним делом, а при появлении сложных технических проблем они смогут поменяться местами.

Подготавливая операционное поле и рассекая слои брюшной стенки, Карлуш рассказывал Снежкову о своих перспективах в Португалии, если же он не сможет найти себе место стационарного хирурга, то уедет в Бразилию.

Из вскрытой брюшной полости запахло гнилью и свежим калом. Перитонит был столь выраженным, что гной из-под раздутых и красных петель кишки под напором вытек на отгораживающие зелёные простыни, а сальник и кишки полезли наружу.

В поисках причины такого смертельного воспаления внутренней стенки живота хирурги вакуумным отсосом эвакуировали из раны оставшуюся свободную жидкость, анестезиолог ввёл в желудок зонд, который затем был установлен в раздутой кишке. Содержимое кишечника по зонду вылилось в таз.

Теплый воздух операционного зала так быстро переполнился кишечными газами, что уже через мгновение вдыхать его представлялось наказанием куда более страшным, чем падающий нож гильотины в изображении Виктора Гюго.

Глаза хирургов, сестры и анестезиолога начали слезиться, и они невольно сдерживают дыхание в плотных операционных масках.

Любой сторонний эксперт и, конечно, учёный-гигиенист утвердительно сравнили бы ауру возникшей атмосферы с внутренней средой часто посещаемого туалета, стоящего где-нибудь на подмосковном косогоре или на деревенской окраине в ЮАР.

Санитар наконец-то включил принудительную вентиляцию, и началось живительное движение операционного воздуха.

Освободившись от мешающих осмотру причин, хирурги обнаружили множество открытых язв, перфораций, в правой половине толстой кишки, “спускающиеся” в меньшем количестве и на подходящую сюда подвздошную кишку. Такого “безобразия” в человеческом животе Снежков ещё не встречал. Отвратительная желеобразная масса с мелкими червями выливалась из кишки при её пальпации, и Снежков усилием воли подавлял свои рвотные рефлексы, периодически переводя взгляд на голубовато-кафельные окружающие стены.

У больного был тиф, кишечные язвы прорвались в живот, а глистная патология — распространённое явление в Африке. (После этой операции Снежков проведёт научное исследование, — результаты будут опубликованы — по степени распространённости кишечных гельминтозов среди больных с острыми хирургическими заболеваниями, окажется, что более 80% больных выделяют с калом яйца многих глистов.)

Оставалась единственная надежда спасти аборигена: отрезать правую половину толстой кишки и часть подвздошной кишки. Снежков понимал, что при таком перитоните и преклонном возрасте шансов на выздоровление у больного практически нет. Но и не было альтернативы, ибо зашить живот без попытки спасти больного — смертоносное решение, приемлемое лишь к “случаям агонии”, когда малейшее вмешательство непереносимо умирающим пациентом. Абориген же был достаточно крепок, показатели функциональных систем по данным анестезиолога удерживались на физиологическом уровне.

— Я не делал подобных операций, — откровенно сказал Карлуш. — Поэтому прошу вас занять моё место, а я помогу.

— А вам очень хочется её произвести? — полюбопытствовал Снежков ради приличия.

— Ещё бы! — глаза Карлуша заискрились. — Я ассистировал несколько раз, но оперировать мне не предлагали.

— Давайте сделаем так, чтобы вы получили максимальную пользу от этой ночной ситуации, не в ущерб больному, конечно. Главное потом — выходить больного, а сейчас потребуются ваши руки и мой опыт. Все опасные места и этапы я покажу, если не получится, тогда вы мне будете ассистировать. Риск, несомненно, есть, но я веру, мы справимся.

Операция прошла успешно.

Затем больной висел над “пропастью”, за него ритмично дышал аппарат, реаниматологи длительно колдовали над ним, и общими усилиями вытащили всё-таки с того света старого человека на радость саванне, где редко люди переваливают и пятидесятилетие. Через десять дней стало ясно, что смертельного исхода опасаться не следует: лихорадка исчезла и восстановилась работа кишечника. Карлуш Пинейро находился в эйфории, рассказывая о той ночи коллегам и директору госпиталя. Благодарность Карлуша была высокой. Он, с лёгким сердцем, вынимал из барсетки ключи от “Тойоты” и передавал их Снежкову. Советские врачи ездили на пляж и в аэропорт, где покупали виски - там был открыт “фри-шоп”. В стране введён “полусухой” закон, — лишь дорогие вина украшали полки в многочисленных барах. Снежков быстро освоил левостороннее автомобильное движение.

Тогда, коротая остаток ночи, после “вонючей” операционной и прохладного душа Снежков с удовольствием слушал рассказы (часы незабываемой и плодоносной лингвистической тренировки) Карлуша о скрытой жизни персонала. Амурная лилия процветала здесь, среди сухих серых стен врачебных кабинетов для дежурных бригад “банка” (блок экстренной медицины). Он рассказывал о любознательных мулатках, “распространённых” в португальских провинциях, так как никто из европейцев не любил столь интенсивно африканских девушек. Что взять с пиренейских авантюристов? Им всё бы открывать Америку, Индию и изучать неведомых женщин в отличие от строгих англичан, французских говорунов и германского аскетизма.

До прошедшей “Великой социалистической” революции в Гритарии сексуальная свобода была столь же рядовым явлением в обществе, как и естественное произведение в виде веселящихся белоснежных чаек на фоне бесконечной голубизны небосвода над спокойными водами Лагоа.

По этой причине Глория была рада всем туристам (кроме советских) мира, открывая им доступную, многоцветную и сладострастную благодать, как в созерцательной неге, так и в роли властелина податливых особей. В портовых улицах, на солнечных балконах и в “витринах” преимущественно двухэтажных коттеджей, нежились блондинки, мулатки, негритянки в возрасте, позе и форме на любой вкус прохожего, только спроси: “Сколько?” Моряки и подростки обливались потом, рассматривая соцветия “райского ботанического сада”. Можно было сорвать цветок на месте или привезти его к себе домой.

Древнее ремесло гасло так быстро после революции (туристов нет, корабли не заходят, европейские “бабочки” больше не абонируют самолёты в “Глорию”, предпочитая другие открытые портовые столицы), что “резинки”, девочки “с коттеджей”, снизошли до городских парков и скверов, до многочисленных отелей и пляжных ресторанов.

Газеты и радио донесли до народа твёрдую решимость революционеров превратить “содом” в пуританский возвышенный социализм с окончательным освобождением женщины. По этому поводу проститутки организовали демонстрацию на центральной улице, чтобы политическим средством отстоять собственное право на трудовой энтузиазм. С каждым гулким ударом африканского барабана они резво вскрикивали “свобода” и задирали юбки кверху, таким ярким образом голыми задами выражая презрение всяким необдуманным нравственным порывам общественного сознания.

По звуку гонга рота солдат за несколько минут погрузила возбуждённых представительниц притихшей уличной толпы в крытые фургоны. В течение года журналисты жарко описывали события по перевоспитанию “бабочек” на сельскохозяйственных работах, о том, как они утюжили тяпками машамбу, огороды вокруг ферм, как поливали водой и потом маис в сухой саванне.